0
— Василий Алексеевич, мы с вами встречаемся не так чтобы часто. Но мне бы хотелось поставить некие вехи в наших встречах с того момента, когда я была первым журналистом, кого вы пустили к себе в больницу, куда улетели с гипертоническим кризом. Что, собственно говоря, на вашем месте могло случиться с каждым человеком, получи он абсолютно неожиданно приказ президента о снятии с должности по недоверию. И вот сейчас мы проводим с вами встречу, имея на руках некий промежуточный итог в виде трех лет условного срока.
— В областной больнице мы с вами встретились, если мне память не изменяет, 22 марта 2014 года. Это была суббота, по-моему. Точно знаю, что 19-го я прилетел, 20-го, к сожалению, вынужден был лечь в больницу. Сегодня мы встречаемся после вердикта, который вынесли по так называемому делу по Чаплыгина.
— Почему вердикта, а не приговора?
— Я не могу назвать это правосудным приговором. Потому что это неправосудный приговор. Там очень много нарушений, и юристы лучше это докажут. Фактически вы первая из журналистов, с кем я говорил после известного события в марте 2014 года и с кем из «пишущей братии» я говорю сейчас, после известного события 20 октября 2017 года. Много воды утекло за это время. Много чего стало известно из того, что не было известно раньше. Оно было известно, конечно, но в каждой части кому-то. Но за это время мне удалось с помощью и журналистов, и коллег, и друзей, и людей, которые неравнодушны ко мне, сложить всю эту картину: что же случилось 18 марта 2014 года, на основании чего и как.
— Примерно год назад вы сказали мне: «А давай я тебе все расскажу!» Помните?
— Помню.
— А я вам ответила: «А давайте лучше я вам все расскажу». Вы тогда удивились и сказали: «А давай!» И я рассказала вам то, что на тот момент знала определенная часть новосибирцев. Небольшая, но всем было известно: что, как, кому, чего и почему. И когда я вам рассказала, вы ответили: «Да, в принципе верно, исключая мелкие нюансы». Поэтому, предполагая, что я несколько в теме, хочу своим читателям вкратце, не используя юридических терминов, не используя номеров договоров, не используя номеров кадастровых планов, описать ситуацию, которая с вами случилась.
— То есть у нас будет диалог? Где я немножко смогу уточнить, я буду уточнять, да?
— Однозначно. Итак, все началось абсолютно внезапно для всех и в том числе отчасти для вас. С размещенного в Интернете анонимного письма, где говорилось о том, что у вас и у вашей жены есть 58 счетов, на которых лежат деньги в размере, ну, что-то приблизительно 800 млн рублей. Ну и много еще чего говорилось. Эта информация тем или иным способом легла на стол президенту. Сейчас, когда уже известно, что ни такого количества счетов, ни таких денег даже близко не было, я могу предположить, что президента ввели в заблуждение. Ну, то есть, проще говоря, банально наврали. Насколько я знаю, большинство из тех, кто это писал и подписывал, уже на своих должностях не работают. Но это сейчас. А тогда тем не менее приказ появился на свет, и на местном уровне «вся королевская рать» принялась доказывать, что президент не ошибся. И дабы доказать, что таки да, этот человек заслужил недоверие президента, было возбуждено… 12 или 13?
— Я уже тоже сбился, но достаточно много.
— Уточним: 12 уголовных дел «по мотивам» анонимного письма в Интернете. Которые все рассыпались в прах. Они открывались… и закрывались. Их нет. Но вот некоторое время назад на YouTube был размещен опять-таки анонимный фильм. Аккурат в преддверии приговора в суде. Фильм о том, что «Ну вот как-то, вот вы знаете, вот до суда дошел только один эпизод, а вообще-то там за ним много чего есть…»
— Недоработали, да?
— Так вот, я как человек, более 10 лет работавший практически рука об руку с правоохранительными органами, считаю, что в данном фильме была размещена клевета на наши правоохранительные и компетентные органы. Потому что они настолько профессиональны и настолько компетентны, что, по моему мнению, если бы что-то было, они бы нашли. Но поскольку они не нашли, значит, ничего не было! Правильно, Василий Алексеевич?
— Абсолютно.
— А теперь мы с вами вернемся к тому единственному эпизодику, который таки был доведен до суда. И я, опять же минуя все эти договоры и кадастровые планы и прочее, попытаюсь для читателей сформулировать, в чем вас обвиняют. Вас обвинили в том, что вы не дали продать с аукциона земельный участок, который мог бы быть продан, за который могли бы быть уплачены деньги, которые могли бы принести прибыль, на которую могли бы быть начислены налоги, которые могли бы быть перечислены в бюджет НСО. И что тем самым вы нанесли ущерб бюджету аж на 14 миллионов рублей.
Но вот суд ущерба этого не признал, поскольку «суд не основывается на предположениях». И увидел ущерб только в деньгах, потраченных на подготовку к аукциону. В конечном итоге в вину вам вменили нанесение ущерба в размере 135 с копейками тысяч, из которых 118 тысяч были фактически переложены из одного бюджетного кармана в другой карман бюджетного пиджака. После чего ущерба осталось на 18 тысяч рублей. Которые были затрачены бюджетом на размещение рекламных объявлений об аукционе в газетах «Континент Сибирь» и «Советская Сибирь». Как человек, который работает на информационном поле, я знаю, что деньги, которые пошли в редакцию государственной «Советской Сибири», также фактически перечислены в карман бюджетного областного пиджака. И даже не в карман, а в маленький нагрудный карманчик. То есть остаются в сухом остатке только деньги, потраченные на размещение объявления в частной газете «Континент Сибирь». Ну, несколько тысяч рублей.
…И три года условно. И фактически испорченная ваша биография. Такой вот промежуточный итог за период между нашими двумя встречами 2014 и 2017 годов.
Кстати, еще одна тема, которую не могу не затронуть, которая очень сильно обидела меня лично. Из того анонимного фильма на YouTube, где говорилось таким неприятным голосом о том, что: «Как же так? Вот у Юрченко и дела, и в суд на него подали, а что же вся новосибирская пресса его по-прежнему поддерживает? Наверное, у него завалялась-таки где-то какая-то копеечка?» Я так огорчилась, Василий Алексеевич! Потому что ни копеечки, ни рублика не то чтобы мы не получали, но нам это и в голову не приходило. Как я ручаюсь и за часть своих коллег. Но при этом не могу не отметить такого интересного феномена. Никто из всей нашей новосибирской прессы не сказал о вас плохого слова. И хочу вам сказать, что такого не купишь ни за какие деньги. Поверьте мне как участнику этого рынка. С этим я могу вас поздравить. Тут вы прошли очень такую необычную проверку.
И еще. Ваш приговор был вынесен в очень интересный момент. В момент ухода одного губернатора и прихода другого. Наш новый губернатор, как и вы, — человек не изнутри новосибирской политической и управленческой системы. Может быть, вы скажете ему несколько напутственных слов как коллега коллеге? И дадите советы о новосибирских элитах, о новосибирских проблемах, с которыми ему придется столкнуться как человеку несистемному, как человеку пришлому в нашу власть?
— Я вижу, что происходит в регионе. Как происходит, какие решения принимаются. Почему они такие принимаются. У меня есть не просто мнение, а мнение, основанное на опыте и понимании той или иной ситуации, на знании ее, на наличии тех или иных документов. И это не субъективное мнение. Я субъективным мнением старался никогда не руководствоваться. А если у меня было какое-то предположение, я пытался, и сейчас так делаю, найти объективные стороны, а потом уже вывод делать.
Но я не буду здесь публично давать советы, конечно, новому врио губернатора. Потому что это работа очень тяжелая, губернатора. И я не знаю этого человека лично. Но если это будет интересно, то я готов. Но публично советы давать… У нас ведь советы все готовы давать. А вот когда дело дойдет до ответственности, то говорят: «Но мы же только посоветовали…» И в деле по Чаплыгина то же самое. Вот почему я не хочу давать советы. А знаниями, если будет интересно, готов поделиться.
— Мы сегодня встречаемся на площадке пресс-клуба НСЖ, на которой собираются очень разные люди. Может быть, когда-нибудь и он к нам придет. И вы еще придете.
— Я у вас бывал… ну уж точно много раз. Не скажу, что десятки, но... Первым заместителем губернатора я у вас бывал. Экс-губернатором бывал. Сейчас… Кто я сейчас-то? А, осужденный. Осужденным тоже пришел. Спасибо, что площадка у вас такая толерантная.
— Три с лишним года под подпиской о невыезде, под следствием, а теперь — и после приговора. Ваше внутреннее сейчас ощущение как человека, Василий Алексеевич?
— У человека есть два состояния — физическое и духовное, ну или моральное. Физически — слава богу. Отлично. Даже лучше, чем тогда. Тогда у меня не было времени заниматься собой. Я очень редко занимался физической нагрузкой и всякими спортивными делами. А тут, чтобы не потерять физическую форму… Я просто супер чувствую себя физически. Морально? Ну, я прошел такую жизненную школу, которая не у многих есть. На заводе «Сибсельмаш» в первую очередь. И принимал такие решения, что немного людей, которые такие решения принимают. В частности, одно из них — я со своими коллегами обеспечивал вывод 40-й армии из Афганистана без единой потери.
— Простите, а какое вы имели отношение к этому процессу?
— А вот для того, чтобы они смогли так выйти, — самое прямое. По-моему, 16 суток я не выходил с завода. По сменам там они работали, а мы, руководители, двое нас было — мой учитель, Сергей Васильевич Алексеев, начальник первого производства, и я — его первый зам. Практически не выходили.
— То есть у вас выросла некая броня, которая сейчас…
— Да, морально меня невозможно сломить, я бы сказал. И попытки, которые были осуществлены в последние годы — давление на семью, на меня, запугивание и прочее. Предложений в конечном итоге несколько было — ты смирись.
— А в чем это смирение должно было заключаться?
— Ну, скажи, что ты виноват в чем-нибудь, и все будет хорошо. Я сказал: ребята, я от своих решений, своих действий никогда не отказывался. Я всегда за них отвечал. Поэтому, если я виноват в чем-то, я отвечу.
— Ну, собственно, суд показал. Ущерба для бюджета — объявление в газету в конечном итоге. И все.
— Вот. Поэтому морально тоже нормально. Хотя, конечно, обидно.
— Я прошу прощения, сколько на эти самые оставшиеся в сухом остатке ущербы от рекламных объявлений было листов в деле?
— Томов было 78, это по 250 листов каждый том в среднем. И плюс 12, по-моему, коробок вещдоков. В общей сложности порядка под 40 000 листов с вещдоками и электронными документами. Это было сделано для одного: чтобы захламить дело мусором. Они думали, я читать не буду, но я-то все прочитал. Адвокаты все прочитали.
— В суд на «газели» привозили документы вашего дела?
— Да, на «газели». Я не могу найти другого объяснения, как только одно, что это для массива. Адвокаты говорят: в принципе да, мы тоже так думаем. Другого объяснения у меня нет.
— Когда я читала документы, было нелегко, хотя я человек привычный. Все одно да потому, десятками раз в разных формулировках. Поэтому я для своих читателей попыталась сделать некую сухую выжимку из той ситуации, которая с вами случилась.
— Если удастся это, здорово, потому что эти материалы с первого чтения даже специалистам непонятны, там нет причинно-следственной связи, нет субъекта, нет объекта, это все было в прениях показано, доказано. Ну а нормальным людям лучше объяснять нормальным языком.
— Вы будете с вашими адвокатами приговор обжаловать?
— Да, безусловно. Поскольку приговор абсолютно неправосудный. Когда получим его в бумажном варианте — прочтем, обсудим — а что там у нас появилось, кроме рекламных объявлений и 118 тысяч рублей, переложенных из одного бюджетного кармана в другой бюджетный карман.
— Когда прозвучал приговор, в соцсетях и в прессе он был расценен как практически оправдательный. За период с весны 2014 года общество, страна очень сильно изменились. Эти ваши копейки (да к тому же и не ваши), которые вам вменились, по сравнению с миллиардами, которые находят у губернаторов под ковриками и простых полковников в квартирах, они смотрятся даже не анекдотично, даже не абсурдно, а как-то издевательски. Общество говорит: ну ясное дело, что он невиновен, — условочку дали. Это очень тяжелая ситуация для общества.
— Страна очень сильно изменилась, безусловно, и люди изменились. И ситуация изменилась кардинально. Но я не соглашусь никогда ни с кем с позицией, что условный срок — это оправдательный приговор. Поэтому я, безусловно, буду отстаивать доброе имя свое, своей фамилии законным способом. Надеюсь, что будет полегче, поскольку сейчас у меня нет дичайших неадекватных ограничений, что... Я к родителям в Карасук не мог съездить без разрешения следователя, судьи. Судья, правда, всегда разрешала, а от следователя шел отказ через раз. Я из дома в Кудряшах не мог выехать до Новосибирска без разрешения.
— У вас снимается арест с дома.
— Да.
— Снят арест с остального имущества.
— Баня и гаражный бокс ...
— То, что вы нажили.
— Да, все что я нажил.
— Когда в Интернете показали ваш дом, то представилось, что вы прямо совсем не такой уж и богач…
— Давайте мы вернемся в другой этап нашей жизни. Я начал строить дом в 1992 году. Тогда на этот поселок разрешение о строительстве было подписано председателем Совета министров Советского Союза Николаем Рыжковым по «Программе-2000» — каждой семье отдельную квартиру или дом. И тогда нам разрешили строить только два типа дома и никаких других, только такие. Поэтому вот такой он был. Построил я его в 96-м. Тогда и материалов, и опыта, и знаний, и архитекторов — ничего не было. Если вы окунетесь в тот период времени и оцените мой дом с этих позиций, тогда скажете: Юрченко был прогрессивный.
— То есть вы пришли к власти губернаторской уже с готовым домом?
— Конечно. На руководящей работе я трудился с 24 лет, и доходы у меня выходили выше, чем у многих моих земляков. Денег, конечно, много не бывает, но тем не менее.
— 58 счетов у вас все равно не было?
— Это решение судов доказало.
— 800 миллионов на них тоже не было?
— Не было.
— По сравнению с рядом ваших коллег вы практически голодранец.
— Можно как угодно оценивать. Я никогда не считал, что материальное сверхбогатство — это показатель.
— Даже ручки бриллиантовой у вас и то нет.
— В 1985 году, когда я стал начальником цеха, мне на день рождения технолог цеха № 10 Маргарита Викторовна Самойлова сделала подарок — досточка, два штыречка, а на них две ручки — шариковая, из пластика, и перьевая. Так вот эта ручка перьевая, она была такая хорошая, что я ей писал до последней минуты, находясь губернатором Новосибирской области. Я не знаю, где она сейчас. Вот чем должна быть хороша ручка — тем, что она хорошо пишет и удобна.
— У вас судебный запрет на госслужбу. На что вы собираетесь дальше жить?
— Безусловно, я буду работать. Есть же экономика. Я ведь большую часть своей жизни работал в экономике. А на госслужбе я работал с января 2004-го по март 2014-го, 10 лет. Меньше трети трудового стажа.
— У вас есть какая-нибудь компания на примете? Вы планируете свою жизнь связать с Новосибирском или переехать в какой-то другой город?
— Пока рано об этом говорить, я решение еще не принял. Но у меня было несколько предложений на этом этапе, от которых я отказался. Я сказал: я принесу вам проблемы.
— Вы не работали в этот период только потому, что не хотели создавать проблемы для людей, которые готовы были принять вас на работу, или не только?
— В 2014 году меня приглашали в одно известное госучреждение в Москве — вести проект, очень важный и для института, и для страны. Я два раза отказывал, говорил: у вас будут проблемы. А потом сказал: хорошо, я согласен. Это был июль 2014 года. Я сдал документы, а 3 августа меня вызвали из Москвы повесткой, объявили, что возбуждено уголовное дело по Чаплыгина (да-да, то самое), и отобрали подписку о невыезде…
— Но сейчас же вы фактически на свободу с чистой совестью…
— Поражение в трудовых правах на три года — неприятное обстоятельство, и оно стало барьером для того, чтобы пользу стране в это время принести. Теперь, может быть, кто-то скажет: он же осужденный, поэтому, может, мы и звать его не будем… Впрочем, жизнь покажет и расставит по своим местам все и всех.
…Мы допили чай, и Василий Юрченко, распрощавшись, но пообещав заглядывать еще, вышел из пресс-клуба НСЖ в этот, столь изменившийся для него за последние три с половиной года мир. Отстаивать свое доброе имя, подбирать интересную работу, настраивать по новой свою жизнь. По лестнице из пресс-клуба он поднимался, перепрыгивая через ступеньки, легкой и упругой походкой — ну прямо как и не подавали…
Диалог вела Элеонора Соломенникова
