12
О том, как стал художником, искал свой стиль, ругался с начальством, тонул в пучине богемы и многом другом – в интервью с членом Союза художников РФ, член-корреспондентом Петровской академии наук и искусств, художником-педагогом Валерием Борзовым.
Его участие в местных выставках – редкость. Уж больно раздражают «выскочки от искусства». Он не привык идти на компромисс и объяснять что-то окружающим. Валерия Петровича либо принимаешь всего и сразу, либо проходишь мимо. Я пройти не смогла.
— Когда вы начали рисовать?
— Не с детства. Вообще, когда читал про известных живописцев, что рисуют, чуть ли не с пеленок, восхищался. До 7-го класса я как все дети учился в школе. Родители решили отправить меня в художественное училище. Наша семья жила тогда в Челябинске, а училище — в Нижнем Тагиле. Конечно, я немного рисовал, все дети рисуют, кто лучше, кто хуже. Я никогда не отдавал предпочтение рисованию, а вот спорт, бокс, футбол, драки – это мне нравилось. Только в училище мои талантливые педагоги, мастера старой академической школы, постепенно начали прививать мне эту любовь. Они нас, послевоенных пацанов, научили любить красоту, пластику, способность наблюдать за миром.
— Ваши работы узнаваемы, как вы нашли свой стиль?
— У меня их было много. Старые академики, после известных событий – разгона художников в Измайловском с помощью бульдозеров – решили взять под свое крыло молодых бунтарей. Опытные мастера начали ломать нас, формируя правильный, одобренный стиль. Кто был послабее, тот встал на путь истины, кто-то остался при своем и уехал. В то время меня потрясла выставка в Эрмитаже, куда мексиканский художник-монументалист Хосе Сикейрос привез гигантские эскизы своих росписей. Мне понравилась грубая стилизация фигур, хотя и не все понимал. Ведь когда здание расписано на улице и смотрится в масштабе это одно, а эскизы не могут передать все задуманное. Но главный посыл — напор, молодость – я очень этим увлекся.
— Как вы оказались в Бийске?
— У жены здесь жили родители. Напряженная политическая обстановка в Санкт-Петербурге, где я тогда жил и работал, сподвигла нас к тому, чтобы переехать. Квартира большая, свободная. Я, окрыленный, отправился к однокашнику Юрию Бралгину с просьбой помочь, направить, кому-то показаться. Сделал несколько черно-белых снимков своих работ. Закрытое правление Союза художников в Барнауле как увидели мои работы – в духе времени, советская тематика, просто подача необычная – меня не поддержало, даже такая фраза прозвучала – «лишили бы диплома». Внутри все перевернулось… В Питере я был членом молодежного объединения художников, а тут такое… У меня начались поиски себя. Быть как все? Мне пришлось опять вспомнить свою академическую школу. Главный посыл был – «не выдрючивайся», ходи на этюды, пиши кустики, листочки и цветы. Сначала я так и делал. Пришлось…
Начались выставки. Ведь сначала меня игнорировали полностью. А потом мои работы начали покупать. Одну из зарисовок (раннее утро, в дыму, ТЭЦ) на зональной выставке увидели, оценили и заключили со мной договор на покупку. В Омске, в Москве успешно участвовал в выставках. Только тогда понемногу начальство стало отставать от меня с критикой. Потом даже приняли в молодежное объединение, которое по правам приравнивались к Союзу художников, выделили мастерскую, начал работать в художественном фонде, посыпались заказы, закружила богемная жизнь, и я не справился с соблазнами. Дошло до того, что исчезло цветоощущение.
— Художники — свободные пташки или есть правила, нормы выработки?
— Нормативы, конечно, существовали в мое время. Раньше, чтобы тебя приняли в Союз художников, нужно было участвовать в серьезных выставках. Хотя бы один раз в квартал. Мы, бийчане, бывало с картинами на поезд — и в Барнаул. Сейчас с этим проще. Вообще, 70-80-е годы были «в движении».
— Как вы стали преподавателем на художественно-графическом факультете?
— Открылся худграф, который был мне непонятен. Ведь я, в общем-то, не преподавал. Художники — одиночки, а тут с народом нужно общаться. Жить в коллективе для нас очень сложно. Но через некоторое время и говорить научился и объяснять. Заведующий кафедрой, декан, доцент, профессор – за 20 лет я воспитал многих. Научить-то можно любого. Но программа требует жестких рамок. Когда я учился, то тратил на одну только учебную постановку по 100-200 часов, а тут 30 часов. За это время объяснить трудно, студенты не успевают. Учителя рисования — это совсем другая база, нежели профессиональный художник. И все равно было много талантливых ребят, сейчас-то они светила: Сергей Жук, Михаил Карнаев, Павел Еровиков, Екатерина Демкина… Жаль, что закрыли факультет.
— Как вы относитесь к современным художникам?
— Любителей много развелось. Все красят, все пишут, например, по номерам и ведь продают свои «раскраски». Мазнут и ахают – шедеврально! На выставки любителей стараюсь не ходить – раздражает. Где сопротивление, борьба? Настоящая работа — она сложная, поиски, зарисовки, исправления — сейчас этим никто не занимается. Мои работы – это немного грубая живопись, много слоев. Чтобы так писать, во-первых, нужно много слоев краски, что очень дорого. Во-вторых, поиск идеала – я и соскребаю, исправляю, переделываю. У меня есть специальная лопата, хозяйки ею капусту шинкуют, а я срезаю слои краски, которые надо переделать. Вещь трудоемкая. Но мне нравится.
— В каких условиях любите работать? Тишина, полумрак, одиночество?
— Я включаю радио на всю мощь, не люблю тишины. Не люблю, когда кто-то находится в моей мастерской. Только я. И прибираюсь сам – нарушить заведенный порядок легко, а я чувствителен к переменам.
— Где ищите образы, в голове или в окружающих?
— Искусство затягивает. Все не так просто. Даже можно сказать талант – наказание. Когда впервые приехал в Бийск – сходил на кладбище, побродил по горе лесозавода, — жизнь простых людей, эмоции. Часто гуляю, выбирая места, где мало кто бывает. Ездил на Валаам. Никто не знает предела совершенству, я постоянно дорабатываю свои картины. Взрослеет человек, меняется понимание, все становится не то – переделать. Что такое искусство на самом деле, непонятно… Самое главное — искреннее отношение. Когда нет оков – все просто. Когда не думаешь о зарплате, пенсии – мастера ничего не сковывает, мысль парит.
— Что живопись для вас?
— Я делю живопись на мужскую и женскую: первая – уверенная, напористая, здесь нужна физическая сила. Женская более легкая, воздушная… У меня даже нет маленьких кистей. Про меня говорили: дай ему мастерок и им напишет картину. А что, действительно могу. Могу пальцем, ладонью, кистью, тряпкой, хоть чем. Это неважно. Главное — создать образ.
Работы покупают в основном музеи в Барнауле, Горно-Алтайске, Новосибирске. Обычные покупатели не привыкли приобретать картины. Не ценят, сколько труда вложено в них.
— Какие советы даете молодым и талантливым?
— Не ищите легких путей. А то берут готовые краски, а потом жалуются – не получилось задуманное… А вы создайте сами – получите нужный цвет путем составления, мешанины. Получить колорит, гамму, чем точнее, тем лучше. Просто не получится. Не нужно стремиться в живопись, если нет настырности, желания работать. Многие страдают «географией» — поворот на Катунь, перекаты, Сростки и т. д. Картина должна быть универсальной – в любом месте земного шара она должна вызывать эмоции и чувства – это главное.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
